Hosted by uCoz
Hosted by uCoz



ГЛАВНАЯ Путешествие огненной рыбы Блеск для глаз Революция роботов Воз сена

ПОЙЛО ДЛЯ ПРИДУРКА

 

 

Что меня больше всего забавляет – так это статичность нашей вселенной. Когда все это началось, ничего, в сущности, не стало выглядеть по-новому. Если копнуть немного с другой стороны, то, возможно, все просто лишились навыка отдавать себе отчет в переменах. А, признайтесь,  только они определяют нашу так называемую действительность. Сама же действительность представляется мне чем-то вроде ореха. Одним он не по зубам, другим невдомек, что скорлупа далеко снаружи. Именно поэтому я занимаюсь раскрашиванием орехов в сине-желтые узоры. Нет других красок.

Я забрался спать в разбитый троллейбус. Еще тут остановилось небольшое семейство, исчерпывающей характеристикой которого могло бы стать голодное выражение глаз. Особенно у обоих сыновей, которые, казалось, уже давно находили себе пропитание тем, что пожирали окружающих этими любопытными приспособлениями. Я машинально пробил билетик и начал приготовления ко сну. По всей видимости, сейчас стало принято тесниться друг к другу в общественном транспорте, потому что когда я стал располагаться на удаленном сиденьи, женщина в пестром халате, с чуть менне голодными глазами, чем у остальных,  уронила на меня несколько очень неодобрительных взглядов. Не обращая на окружающих особого внимания, я зажег небольшой огарок, который пару дней назад позаимствовал на барахолке, и начал читать схему движения маршрута. В какой-то момент мне стало смешно: именно здесь схема была совершенно ни к чему. И не так существенно, что троллейбус никуда не ехал, а скорее имело значение то, что мое путешествие, вовсе не нуждалось в какой бы то ни было схеме. И, наконец, потому, что я все-таки с ней столкнулся.

Я совершенно уверен, что в наше время на стене троллейбуса должно быть нечто другое. Нужно изобрести специальную службу, которая адаптировала бы вещи к обстоятельствам, и тогда, быть может, очень многим жить стало бы гораздо проще. Без дурацких указаний на специальное назначение тех или иных вещей. Даже если сбросить со счетов то, что вещи – вообще дурацкая придумка. Ведь иным, кто привык к иметь дело с работающими троллейбусами, где схема может пригодиться, совсем необязательно видеть схему на груде металлолома. Та же схема, хоть и явилась предо мной в совершенно неиспорченном виде, все равно была лишена единства со своим содержанием. А отец голодного семейства, который как раз ко мне приближался, выступил, наоборот, как объект, в некотором роде, целостный.

– Слушай, бродяга! – сказал целостный объект, шевеля изрядно одичавшими усами. – Перестаньте, – добавил он после того, как я постепенно унял смех и совсем прекратил улыбаться, – и… потушите свет, я вас прошу… дети спят.

 Он указал на огарок, который только-только разгорелся и перестал коптить. Мне не хотелось спать, но вдруг в голову пришла мысль, что они ночью его стащат и съедят, и тогда мне нечем будет светить. В глубине души я был благодарен этому человеку за свое открытие. Не знаю, что меня так покоробило, но я надкусил остатки свечи и спрятал их в сумку, а сумку сунул под голову.

Спать очень интересно.

 

Утро не настало. А вы думали – оно настанет? Так теперь не бывает. Я бы, по крайней мере, удивился. Принесли орехи. Просто невероятно, как быстро они меня находят. Желтой краски не дали. Дали зеленую, но делу это не сильно помогло. Насколько бессмысленным может быть раскрашивание орехов, когда нет под рукой нужных цветов? Весьма.

Пока я спал, в троллейбус залезли крысы и сожрали еду моих голодных попутчиков. Я подумал – будет неплохо, если я отдам им зеленую краску, которая мне не нужна. Я старался не привлекать лишнего внимания и тихо подсунул подарок. Особой благодарности ждать не приходилось, но краска им так явно не понравилась, особенно детям, что я счел это даже обидным.

Я с ужасом подумал, что наверняка они любят орехи, и решил поскорее выйти погулять или, например, пойти на барахолку. Хорошо, что сломанные троллейбусы способны совершать остановки, чтобы выйти или войти обратно.

На улице пахло помоями, и я постарался удалиться в размышления. Существует в моем мире красивая легенда о существовании ореха мыслителя. Вообще же, он мало чем отличается от остальных орехов, и я могу лишь тешить себя мыслью, что он, хотя и случайно, но угодил-таки в мое распоряжение, и теперь покрыт слоем узоров. Поэтому узоры в моем исполнении всегда одинаковы. Так ему будет лучше. Развлекать себя тем, что есть что-то, и оно никогда и никак себя не проявит за пределами собственной скорлупы, можно до бесконечности, находя все новые и новые причины для существования такого явления. Орехи – это святое.

На этом этапе размышления я споткнулся о чью-то руку. Она лежала совершенно ни к чему не приспособленная, жалкая и одинокая посреди дороги. Остальная часть тела спряталась под листом оргалита. Вся же прелесть ситуации заключалась в том, что рука была сделана из алюминия и крепилась к прочему телу кожаными ремешками. Мне показалось логичным ее от тела отделить – пусть поищет себе что-то более органическое. Тело, в свою очередь, оказалось несогласным с моей позицией и стало сопротивляться. Пришлось некоторое время угрожать ему гвоздем. Лезвием я, тем временем, перерезал ремешки. Наконец я сунул предмет в сумку.

Наши времена дают небывалый простор воображению. После эпизода с одноруким стариком, собственная мифология больше не приносила должного удовлетворения, и приходилось искать вдохновения на стороне. По счастью, я из тех, чье сознание в состоянии найти себе пищу повсюду. Мой путь лежал через самые живописные места мегаполиса. В этих краях обитают по большей части старики и, вероятно, те, кому близки виды городской свалки, обрушившиеся стены и остатки металлических конструкций заводов и фабрик. Люди, короче, вроде меня, кто еще не совсем забыл, что такое красота. Это не самый короткий путь от троллейбуса к барахолке, но здесь я по-настоящему отдыхаю. Невозможно не получать удовольствия от созерцания тел павших циклопов, лишь отдаленно напоминающих каркасы заводских труб и стен; домов покрытых шедеврами, сотворенными нашим временем. Прямые формы кирпичей и шлакоблоков, подчеркнутые слабыми линиями сохранившейся штукатурки, остатки краски, пятна крови и выбоины от снарядов создают невероятное ощущение нереальности всех бытовых причин существования таких объектов. Я первый брошу камень в того штукатура, который погаными руками своими посмеет вмешаться в это великолепие. И здесь же колючая проволка, само существование которой приводит меня в необъяснимое, но сладостное волнение.

Странно, насколько люди неспособны оценить своего счастья. Уже неоднократно, отнюдь не в самых слабых местах этого естественного музея, к своему ужасу, я обнаруживал следы варварской побелки. Спасает лишь то, что пока одни части оказываются закрашенными, на других местах появляются новые детали и трещины, демонстрируя главный закон мироздания, что жизнь всегда пребывает в движении. Был, конечно, философ, утверждавший, что жизнь – это продукт саморазрушения, но уж здесь-то, к моему удовольствию, его теория терпит наглядное и убедительное крушение.

На барахолке, которая идеально венчала мое путешествие, являя собой собрание тех мелочей, без которых существование стало бы верхом бессмыслицы, я обнаружил полное отсутствие нужного цвета. Лучшее, что было предложено – придти через пару дней. Я начал было проклинать тот момент, когда понадеялся на разносчиков, но услышал где-то, что желтой краски не было уже около недели, и вообще, мол, – это нынче редкость. Вот уж не думал, что дефицитом может стать определенная краска, тем более желтая… Даже оказался в ступоре и решил побродить по городу подольше. Чего-нибудь сообразить.

Долго, однако, мне бродить не пришлось, потому что ноги сами завели в одно сомнительное заведение, где прямо у входа столкнулся парочкой омерзительных персонажей, но, разумеется, моих старых друзей Срамом и Серой. Один был облачен в жилет на голое тело и широкие брюки с многочисленными карманами. Он был брит и носил темные очки. Другому посчастливилось обладать остальными деталями тройки, надетыми поверх более чистой и неожиданно накрахмаленной рубашки, но впечатление он производил совсем безумное, наверно, благодаря всклокоченной копне рыжих грязных волос и отсутствию носков на выглядывающих из разорванных кед огромных пальцах ног. Этот очков не носил, зато редко брился. Они были в опасно подавленном настроении.

Не заходить внутрь теперь было невозможно. Некоторое время назад мы втроем собирались ампутировать себе желудки, чтобы спокойно обходиться без пищи и воды. Решение это, к слову, принималось в этом самом месте, даже, если мне не изменяет память, на том же корыте, которое неоднократно заменяло нам, а также всем, кого не смущал вид местных лакомств, столик. Отвратило же нас от этого благородного предприятия лишь то, что никто не оказался готов остаться без местного пойла, которое хоть и представляет собой густую зеленую жижу с небольшим количеством сухого молока, способно пробудить даже в самой никчемной душе силы, ей доселе неизвестные. Первая кружка пилась молча. Попробуй поворочать языком, когда с трудом пропихиваешь в горло комки дурной на вкус и цвет слизи. Была бы она желтая, тогда совсем другое дело.

Покончив с завтраком, я приготовился слушать. Обычно в такие минуты начинался пересказ ночных событий. Не дождавшись его, я сам задал вопрос.

– Ну, что у нас не так?

– У-уу… – уныло завыл Срам.

Покончив телевидением мы придумали собственную систему передачи новостей, которая залючалась в том что один бесстрастно рассказывает, а другой ему подвывает, передавая эмоции, заложенные в сообщении.

– Ка-акие-то при-идурки с рабочих окраин, – заговорил Сера, немного растягивая гласные, передразнивая манеру телевизионных дикторов, – разбросали на улицах листовки с призывом временно вернуть времена года. Несмотря на то, что ближайшим сезоном скорее всего окажется зима, они выражают надежду на последующее прохождение Землей поясов весны и лета, где и предполагется снова остановить процесс смены времен года. Некоторые пойманные активисты утверждают, что поздняя осень не оправдывает надежд, возложенных на нее при принятии решения о выборе постоянного климата.

Вой, постепенно перешедший в хрип, оборвался.

– А чего они ожидали? – спросил я.

– Ничего, наверно, не ожидали. Скорее это формулируется как «надоело». Существование им кажется лишенным смысла, – изрек Срам, отвечавший за эмоциональное наполнение сообщения.

– Да да. Привиделось кому-то, что смысл жизни зависит от времени года, – хихикнул Сера, поправляя очки, которые сползли на нос, делая его еще более комичным.

– Еще что-нибудь?

Срам снова завыл.

– В восточных и центральных районах города активизируются небольшие группы жителей. Пресечена попытка запустить электростанцию. Перманентно вспыхивают очаги строительства и реконструкции. В толпе слышны призывы к созданию системы управления. Короче, назревает бунт, – подытожил Сера своим нормальным голосом.

– Чувствую, действие паров идет на убыль, – заметил я. – А что вообще говорят?

– Плевать мы хотели на то что говорят. Этих уродов хоть на свалку води – все равно не оценят. Стремление к социальной устойчивости вшито на генетическом уровне, – пытался серьезничать Срам. – Наше время просто неспособно открыть им и части своей истинной ценности.

– Да ты, Срам, фашист какой-то, – Сера был неумолим, – тебе на курорт надо, грязевые ванны принимать.

Наступила тишина, точнее разговор продолжался, но перешел в форму психологической борьбы. Я отправился мутить пойло.

К моему возвращению негодяи придумали себе новое занятие. Обшарив мою сумку и найдя там алюминивую руку, они принялись исследовать свою находку. Убедившись в полном ее соответствии пропорциям человеческого тела, не помню, кто из них откопал где-то проволку, сделал для руки насекомоподобные лапки и отправил результат путешествовать по полу. С ним-то я и столкнулся по дороге к корыту, облилившись зеленой жижей с сухим молоком, когда тварь потребовала у меня своей порции пойла, якобы упущеной еще во время лежания в сумке. Подлую перчатку, конечно, не смутило, что в теперешнем виде ее тогда и на свете-то не было. В результате она довольствовалась тем, что соскоблила с моих ног. Нам осталось обсасывать свитер и джинсы. Зато мы узнали, что некоторые пищевые продукты прекрасно красят одежду. Ненавижу зеленый цвет с детства. И красный тоже.

Когда-то давно я был художником. Точнее, я был уверен, что им являюсь, хотя, по правде, ни черта не делал, кроме мрачной мазни и аппликаций из глянцевых журналов. Мне казалось, что этими полотнами я бунтую. Тогда же как-то до того насмешил друзей высказыванием: «Я – арт-критик», что едва не заработал это прозвище в длительное пользование.

Легко сознавать собственную глупость спустя время. В те годы я нередко развлекался разными моделями покорения мира с последующим его переустройством. Смеялся над своим бунтарством, рассказывая все тем же друзьям, что хулиганю на улицах только когда денег совсем нет, а когда они есть, незаметно для себя становлюсь благожелательным гражданином. Когда деньги были, они, естественно, быстро пропивались или просто так, чтобы не позволить системе проникнуть в мозг слишком глубоко. Поэтому я хулиганил и приставал к людям очень часто. Мне нравилось расширять сознание случайных людей. Я задавал им правильные вопросы и корчил рожи детям. Странно, насколько это занятие потускнело, когда переустройство мира вдруг удалось. Я отвез все работы на дачу и спрятал их на чердаке. И сразу же не осталось ничего, чем бы имело смысл жить дальше. Тогда я выдумал себе новое занятие. То, о котором говорил вначале.

Во время облизывания свитера пришло такое видение, которое позволяет смотреть на себя как будто со стороны. Тогда я и понял, что про орехи я все выдумал. Настоящее показалось мне пропитанным фальшью. Надо было уходить. Взяв металлическую руку на поводок, уже стоя в дверях, обернулся и попрощался с друзьями.

 

В троллейбусе мое голодное семейство времени зря, к несчастью, не теряло. Клянусь, представить себе не мог ничего подобного: положили ковер и повесили на место двери одеяло. Кроме того, на одном из окон появилась тряпка с голубыми розочками. Осознав, что вид этот мне чем-то знаком, стал искать в памяти источник. Им оказался бомжатник, устроенный давным-давно в подвале моего бывшего дома. Там обитало похожее семейство, только без детей. Аналогия меня смутила, так что я вышел на улицу и подобрал первый же кусок арматуры, разбросаной всюду для украшения. Хорошо иметь в руке такое твердое вещество и уже на этом основании отстаивать неприкосновенность своего жилища. Жажда проучить обнаглевших соседей у меня всегда была сильнее пацифизма и жалости.

На самом деле я просто устал. Я не имел желания никого выгнать или покалечить. «Проучить» – верное слово. Когда они убрали из ставшего единолично моим троллейбуса все лишнее, волоча за собой пожитки, я почти растерял запас прочности и готов был бежать за ними и просить остаться. Не побежал. И даже не пошел. Представить себе, как бегу – мог, а как стартовать не имел ни малейшего понятия. Зажег огарок и лег на сидение. Горела свеча плохо, потому что рука ее изрядно попортила. Рассматривал таблички. Несколько заучил наизусть.

Спать было невесело.

 

И была ночь. И есть ночь, и будет ночь, пока я в это врубаюсь. А перестану – пускай будет хотя бы осень. Осенью больше доверия к смерти. Впрочем, никогда не поймешь, что у этой француженки на уме.

Все шло неправильно, необычно. Никто не пришел, ничего не принес. На востоке было чуть светлее, чем обычно. Значит началось. Оставаться на месте не имело никакого смысла, столько же смысла было в том, чтобы куда-то подрываться. Все же я предпочел второе – на улице был дождь. Под струями воды мои любимые места еще великолепнее. Как камешки в ручье.

Я брел опустив голову, чтобы не насытится постепенно, чтобы не упустить восторг внезапной встречи, который мне сулило место назначения, наоборот, по дороге я все сильнее и сильнее заражался предвкушением грядущего торжества красоты. Там, куда я шел, меня ожидал сюрприз.

– Что это? – Уныло спросил я через некоторое время после того, как поднял глаза, все еще пребывая в недоумении по поводу строительных лесов, громоздившихся вдоль моей стены. – Кто вы?

– Я Первый штукатур, – сказал Первый штукатур.

– Я Второй штукатур, – сказал Второй штукатур.

– Я Третий штукатур, – сказал Третий штукатур.

– Разберемся, – сказал я.

 

Я. Я вам покажу!

П е р в ы й  ш т у к а т у р. Что нам хочет показать этот человек?

В т о р о й  ш т у к а т у р. Нужно ли смотреть, если мы заняты нашей работой?

Т р е т и й  ш т у к а т у р. Проходи, человек, нам некогда. Эту стену должны были побелить еще до рассвета…

П е р в ы й  ш т у к а т у р. …Но те, кто работал здесь прежде, все перепутали и покрасили ее в желтый цвет.

В т о р о й  ш т у к а т у р. Придется все начинать сначала.

Я. Ох-ах! Какого, говорите, цвета эта стена?

С н о в а В т о р о й  ш т у к а т у р. Самого, что ни на есть, желтого.

Т р е т и й  ш т у к а т у р. Желтее некуда. Мой дед, померший от желтухи,  дай там Бог ему все, что полагается, и тот не отличался такой желтизной, а под самый конец старик был наделен тем цветом, которым не каждая курица наградит желток своего лучшего яйца!

Со словом «курица» Второй штукатур срывается и падает вниз, несколько раз задевая головой железные конструкции. Окончание фразы Третий штукатур произносит в такт звукам падения. Третий штукатур становится Вторым штукатуром, а Первый штукатур так и остается Первым.

Я. (Тихо) Надо же, а в темноте и не разглядел, какого она цвета… А у дракошки-то на одну голову теперь поменьше! (Вслух) Милостивые государи, зачем же вам понадобилось закрашивать стену заново, когда можно добавить к благородному желтому фону не менее благородный синий узор?

П е р в ы й  ш т у к а т у р. Нам просто не могло придти такое в голову.

В т о р о й  ш т у к а т у р. Нам теперь не до того. (мрачно) Третий штукатур трагически погиб.

П е р в ы й  ш т у к а т у р. Никак нет! Погиб-то Второй штукатур!

В т о р о й  ш т у к а т у р. А вот и соврал! (показывает язык) Второй штукатур – это я.

П е р в ы й  ш т у к а т у р. (в отчаянии заламывает руки) Но тогда ты еще был Третий штукатур! (лишившись поддержки рук, срывается и падает, напарываясь на штырь)

Второй штукатур становится Первым и единственным штукатуром.

П е р в ы й  и  е д и н с т в е н н ы й  ш т у к а т у р. Вот видишь, что ты наделал!

Я. Иди ты к черту.

 

Надо было достать из кармана пистолет и пристрелить последнего штукатура. Пистолета в кармане не случилось.

Что будет дальше, мне было ясно еще не до конца. Знал я наверняка лишь то, что все наши скоро соберутся, как обычно, и все обсудят.

Ветер дул прямо в лицо. Одежда и сумка совсем промокли, а алюминиевая рука жалась к ногам. Неожиданно я ощутил небывалый прилив сил, и дождь сразу перестал. Было уже довольно светло. Солнце еще не поднялось над крышами и светило сквозь тучи, но стало ясно, что день сегодня состоится. Странно, но я, кажется, немного соскучился по дневному свету. Я бросился бегом, прямо по лужам.

 

Собрались все. И Срам с Серой, и Чача, и Воблин, и даже старый затворник, бывший бомж Пахно, а также многие-многие другие, сделавшие этот мир немного лучше. Все глотали пойло, и видно было, что настроение у них совсем не плохое, многие открыто смеялись. Значит, все так и заканчивается. Только не для меня.

Свой уголок мы отстоим, с потерями, конечно, но без них ничего хорошего в этом мире не делается. Устроим что-то вроде закрытого клуба. Наши смогут здесь оставаться, какими им захочется.

А мне пора вернуться к занятиям искусством. Скоро снова откроются галереи, и отныне мне всегда есть, что предложить. Каждому человеку надо взломать свою скорлупу и прорости, как это сделаю я. И не стоит притворяться – я сознаю, что был полным придурком. Но теперь настало мое время. С чего начинать, тоже вполне очевидно. Алюминиевую руку, например, можно положить в основу целого проекта, который я бы назвал «Смертельно желтый дедушка Третьего штукатура». На вырученные деньги оборудовать студию и двигать с ее помощью нашу идею.

Ведь в глубине-то души мы все понимаем, что ничего в сущности не меняется. Даже если покопаться глубже. Не могу понять только эту деталь: отчего им всем теперь так весело?




ГЛАВНАЯ Путешествие огненной рыбы Блеск для глаз Революция роботов Воз сена



Hosted by uCoz